Некромерон - Страница 110

К оглавлению

110
...

Успех меня ничуть не испортил: я и прежде был совершенно невыносим.

— Я тщательно слежу за тем, чтобы у меня не закружилась голова от успехов.

— Ну-ну…

— Дедушка, а ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Нет, не верю. Обычно я влюблялся со второго, а то и с третьего. Я был серьезен до ужаса.

— Ну да. А Думгар говорит, что ты любил застолья и гулянья и вообще не ложился спать лет до ста.

— А ты ему передай, что это непедагогично — дискредитировать славных предков за здорово живешь, только из любви к истине.

— Он и сам знает. Но считает, что непедагогичнее мифологизировать предков и тем самым вырабатывать комплекс неполноценности у подрастающих молодых поколений. В данном случае — у меня.

— Прекрасно. Он, часом, не защитил еще одну диссертацию, по проблемам воспитания детей? Нет?

— Дедушка, а кто его создал?

— Думгара? Да кто ж его знает. Я когда был в твоем возрасте, тоже прадеда донимал, кто да кто… Он не помнил. А с чего это ты, любезный друг, вдруг заговорил о первой любви?

— Девушку увидал. А наш голем меня отправил к тебе. Говорит, только ты можешь все растолковать.

— Кхе-кхе, — внезапно смутился Узандаф. — Это, конечно, лестное мнение… Э-эээ, а-аа, а вам что, в университете ничего не рассказывали об этом деле. — И он сделал руками несколько странных движений. — Ну, то есть об отношении полов?

И поскольку Зелг потрясенно молчал, пытаясь проникнуть в извилистые лабиринты дедовой мысли, то Узандаф продолжил:

— Ты вот видел цветочки? У них, кроме цветоножки и цветоложа, есть еще пычинки и тестики… ой, то есть тычинки и пестики! Вот! И у людей то же самое. А поскольку чисто теоретически мы вроде как люди, то в общем и целом этот вот пункт у нас не отличается… То есть я хотел сказать, в общем, это не так сложно, как может показаться, но только при взаимном согласии сторон. Ну и надо, конечно, проверить, кто она такая. А то у меня в молодости случился курьезный роман с русалкой, а как дошло до… ну, ты понимаешь… крутил я ее, вертел.. А-аа! — И мумия безнадежно махнула рукой. — Сплошное разочарование. Так что ты, внучек, не торопись, погуляй при луне, букетики подари, а там и передумывай потихоньку. Рано тебе еще жениться.

— Дедушка, я же не про это.

— А о чем еще может думать молодой человек твоего возраста, только что выигравший войну с Бэхитехвальдом?

— О девушке.

— Ничего не понимаю, — честно признался Узандаф.

— И я — ничего. Встречала нас девушка, когда мы возвращались. Красивая, с темно-голубыми глазами, почти синими. Белокожая, в веснушках, с собакой и букетом васильков. Чудо что за барышня. Прямо под праздничной аркой стояла. Хотел узнать у Думгара, кто она такая, он меня к тебе отправляет, и вообще ее никто, кроме меня, не видел. Устали после боя, ясно, но такую прелесть…

— Вот оно что, — сказала мумия. — Вот оно что. А арка с перильцами?

— Не заметил. Кажется, да. Точно, точно — с перильцами. А какая разница?

— Это не арка, внучек. Это Тудасюдамный мостик, дорога между двумя мирами. Мост, по которому один раз в жизни каждого герцога да Кассара к нему приходит бессмертный дух Кассарии. И каждому он является в ином обличье. Ко мне, например, приходил рыцарь, седовласый, но могучий и прекрасный. Держал наше знамя, потрепанное, опаленное огнем, но победное, и оно вилось на ветру, хотя в тот день был полный штиль. Даже травиночка не шелохнулась. А твой отец видел ладью на реке. Долго удивлялся, откуда река. И гребец поманил его рукой, указывая вдаль. Валтасею Тоюмефу показали дракона в королевской короне. Сей драк трижды три раза обвился вокруг нашего замка, охраняя его от всех врагов — как внешних, так и внутренних. Но такого, чтобы девушка… Улыбалась?

— Улыбалась, — печально ответил Зелг. — Чудесная улыбка. А веснушки…

— Чего ж ты голову повесил, дитя мое? Это великолепное предзнаменование.

— Что тут великолепного, когда я думал, что она живая. Познакомиться хотел. Тебе представить. Стихи вот даже написал. Хочешь послушать?

— Нет, нет, нет и еще раз нет, — твердо отвечала мумия. — Стихи слушать не стану: я и так слишком много страдал в этой жизни. Не огорчайся. Я и так знаю, что там написано.

— Зря ты так, — обиделся Зелг, — прекрасные стихи получились. Свежие рифмы: «любовь — кровь», «тоска-песка», «печаль — жаль», «слезы — розы». Просто вдохновение какое-то посетило, не иначе. Вот еще осенило: «Красавица — нравится», надо будет обязательно использовать.

— Никому и никогда в нашем роду Кассария не являла свою благосклонность столь явно и недвусмысленно, — не стал развивать поэтическую дискуссию жестокий Узандаф. — И думаю, Зелг, что тебе предначертана великая судьба. И что Кассария ждет от тебя героических деяний. В конечном итоге, может, именно тебе суждено поразить Галеаса Генсена в его логове.

— Только этого мне и не хватало, — испугался Зелг. — Дедушка, я же пацифист.

— Тебе никто не говорил, что с этим нужно срочно что-то делать?

* * *

После того как книга была доставлена в замок и Зелг выслушал подробный доклад верного голема, в библиотеке собралось нечто вроде большого народного хурала, на котором всякий спешил высказать свое мнение. Стоял неимоверный шум и гам, и страдалец библиотечный эльф демонстративно являлся на публику с пробковыми затычками в ушах и головой, обмотанной клетчатым платком.

Дотт неизменно предлагал ему порцию лекарственной бамбузяки и, встретив холодный отказ, передавал ее Такангору, который оную бамбузяку приспособился поглощать кувшинами.

Вообще данную книгу следовало бы почтительно писать с большой буквы — Книга. Важная шишка среди себе подобных. И хлопот совещающимся она причинила немало. Началось с того, что злосчастный библиотечный эльф попытался прочитать предисловие, начертанное летящим почерком, выцветшими чернилами не то лилового, не то темно-красного цвета (за давностью лет не разберешь), какими-то иероглифами.

110